Побуждение к нравственности

Одна она дает человеку возможность повиноваться этому закону человечным, основанным на чувстве, образом. Но и эстетическое чувство не наносит никакого ущерба нравственной воле, ибо оно не должно служить в качестве побуждения к нравственности; оно лишь посредник между отвлеченным законом и конкретным применением его, оно должно только изыскивать для этого закона более разнообразные применения, чем это удалось бы холодному и потому менее свободному рассудку. до этого пункта изложение Гумбольдта не идет дальше рассуждения канта о прекрасном как о символе «нравственного добра», но он на этом не успокаивается. Более эстет, нежели Кант, более чувственный, нежели Шиллер, он тотчас же приписывает чувственному, более глубокие права и гораздо более значительное влияние на нравственность, чем они оба. Наделенный именно тем эстетическим чувством, в котором он усматривает источник всякого истинного человеческого творчества, он прямо делает чувственную природу носительницей нравственной силы; он не соединяет долг и влечение в нечто третье. Самое строгое исполнение обязанности кажется ему совместимым, или, лучше сказать, оно кажется ему обусловленным полнейшей свободой и ревностнейшим культивированием чувственной природы. На почве чувственности он наблюдает произрастание прекраснейших плодов интеллектуальных стремлений, мало того — он высказывает здесь впервые более развитую им впоследствии, любимую свою мысль: аналогию духовного творчества и телесного воспроизведения. На почве чувственного он наблюдает также и возникновение практической деятельности в ее высшем совершенстве. Для того, что Кант в абстрактном смысле обозначил как вершину духовной природы человека, он усматривает в чувственной природе твердый базис, питающий корни. Это платоновское учение об Эйдосе, соединенное с кантовским императивом.