Отдельное и индивидуальное

Таким образом, он противопоставляет божественному — человеческое, внешнему — внутреннее, общему и целому — отдельное и индивидуальное. В последнем, и именно в образе Прекрасной человеческой индивидуальности, все его идеальные представления соединяются как бы в фокусе, образуя его конечный идеал. изображает ли он набожное или ненабожное душевное состояние, он всегда при этом имеет в виду гармонически настроенную душу, «истинно прекрасное существование, которому одинаково чужды как холодность, так и фанатизм». При этом благожелательный характер его образа мыслей не позволяет ему принять возражение, что будто бы изложенное им относится только к человеку, особенно благопри — ятствуемому природой и обстоятельствами. Возражение это, однако, достаточно основательно: его гуманизм имеет существенно аристократическую окраску, но эта аристократическая окраска совершенно совпадает с его идеализмом, так же, как и его идеализм — с его эстетизмом. Поэтому-то его рассуждения о религии восполняются экскурсами в область вопросов и сущности Искусства и значения Прекрасного. Он определяет понятие искусства, исходя, конечно, всецело из человека, и в этом он присоединяется к канту. Всецело с точки зрения эстетики определяет он, наоборот, понятие о человеке и этим отклоняется от канта. Примыкая к Kritik Der Urteilskraft, он вносит в искусство чувственные элементы, точно так же, как в религию. Неловек ищет в искусстве «изображение человеческих ощущений», эстетическое чувство, для которого чувственное есть оболочка духовного, а духовное — животворящее начало чувственного мира, дает настоящий отпечаток человеческой натуры. «Постоянное изучение этой физиономики природы развивает истинного человека». Его сущность заключается в эстетическом соединении страстного стремления к невидимому с чувством сладостной необходимости видимого мира. Здесь коренится как прекрасное, так и возвышенное; здесь же нужно искать и источник всех философских систем. Но с этим взглядом на эстетическую природу человека Гумбольдт попадает в коллизию с Кантовским морализмом, в коллизию, подобную той, в какую позднее попал Шиллер.

Тот старался расширить эту коллизию так, что он тиранию «долга» по отношению к «влечению» превратил в равноправное между ними отношение; Гумбольдт же разрушает на этот раз задачу более близким воззрению канта образом. Он вообще не находит противоречия между идеей возвышенного и «безусловно повелевающим законом».